Приключения Брюссельского епископа в брянской контрразведке

Будущий Владыка Василий, епископ Брюссельский и Бельгийский, а тогда студент-недоучка отсидел в Брянске под следствием несколько дней. Но ему удалось обвести контрразведчиков вокруг пальца.

Работать или бежать?
95 лет назад, в февральские дни 1918-го, 17-летний московский студент-филолог Сева Кривошеин не по детски размышлял над своею судьбой. Мамины мануфактуры национализированы.  Папа сменил министерское кресло на тюремные нары. Студенту мерещилось страшное будущее ‒ чтобы жить, придется своим трудом зарабатывать на хлеб, придется работать как равный среди равных. Разве это жизнь?

Юный Всеволод так и формулировал: «Все в советском строе стало мне к тому времени неприемлемым  и отвратительным, и вместе с  тем я осознавал,  что для меня в нем нет места. Нет жизни в буквальном смысле этого слова».
И паренек решил бежать из красной Москвы к белым.

Почти год Сева искал возможность сделать «липовые» документы. Но, оказалось, в Советской России это не так-то просто. «Парадокс заключался в том,  что для получения бумаг, не было иного способа,  как поступить на советскую службу», ‒ сокрушался парень. Отчаявшись, он устроился старшим рабочим на постройку железной  дороги, чтобы добиться командировки в сторону фронта.

Брянский транзит
Только в августе 1919-го Всеволод получил долгожданное командировочное удостоверение в Дмитриевский  уезд  Курской губернии, и его радости не было предела. Тем более, что тетушка Севы принесла ему  тайно печатаемую  на гектографе газетку «Воскресение России».  В ней писали о  занятии белыми войсками Брянска  и  Курска. (К несчастью для паренька, это было неправдой).

Поезд отходил от Брянского, ныне Киевского, вокзала. Около  поезда, составленного  из теплушек, кроме одного купейного вагона, толпился народ. «Многие, естественно, стремились попасть в классный вагон, ‒ вспоминал Всеволод, ‒ но  два комиссара в черных кожанках и с наганами  их не  пускали.  Они  буквально истерически визжали  на толпу, состоящую   из   простонародья.   Классный  вагон   был   предназначен   для «привилегированных» коммунистов».

Удивительно, но рассказав в своих мемуарах о таком удручающем неравенстве, господин Кривошеин сообщает: «Мы  показали свои бумаги, и  комиссары нас  беспрекословно пропустили». Оказывается, вагон предназначался для… командировочных.

Беглец из Советской России транзитом проехал Брянск и добрался до Дмитрова. Там Сева пошел в местный совет, предъявил документы и выбил талон на питание в местной столовой. Побыв в городишке пару дней, Кривошеин продолжил движение на юг, к белым. Сначала доехал в поезде до Льгова. Затем, получив пропуск в прифронтовую полосу, ‒ до Коренева. Ехать пришлось не в купейных вагонах, а в теплушках. «Пассажиры  —  красноармейцы, железнодорожники, бабы, местные жители, ‒ брезгливо вспоминал Всеволод, ‒ Впервые слышу кощунственную матерную ругань.  Красноармейцы  только  так  и  разговаривают».

Прифронтовые мытарства
От Коренева Сева задумал идти пешком. Но «через четверть часа устал», и вернулся обратно, решив ждать, когда белые, наступая, придут сами. Более того,  небольшое Коренево тоже не подходило парню в качестве резиденции, и он поехал обратно в Дмитриев, где ждала столовая для командировочных.

За два дня так и не дождавшись белых, Сева предпринимает вторую вылазку в Коренево.  Подождав денек и там, он все же решился на пешее путешествие. Но в первой же деревне его остановили красные кубанцы, заподозрив в шпионаже. И началось десятидневное путешествие назад, к Брянску, но уже в качестве арестованного.

В Брянске Севу передают в Особый  отдел при  штабе 14-ой советской Красной армии, который располагался в бывшей женской гимназии (это здание сохранилось и по ныне ‒ красного кирпича здание в сквере Карма Маркса). Данные арестованных записывали в тетрадь. «Пока  до меня не дошла очередь, я стал мучительно думать, что сказать, ‒ вспоминал Сева, ‒ Дворянин, как  было на самом деле? Опасно. Крестьянин? Боюсь, что не поверят. Скажу, нечто среднее. Скажем, мещанин.  Но  надзиратель,  взглянув на меня, как  мне  показалось с некоторой иронией, произнес: «Крестьянин?»  И Сева соврал: «Да…»

Особый отдел в женской гимназии
Вот как описывал Кривошеин пребывание в нашем городе:
«После этого нас повели в верхний этаж. Ввели в  огромный  продолговатый зал  с окнами выходящими в город. Там нас поместили с другими  заключенными. Здесь не  было никакой мебели, кроме  двух  парт,  на которых  устроились  двое  «привилегированных ловкача».  За время моего пребывания в брянском Особом отделе, все сидели  и спали  на грязном  полу. Слава Богу, что не было тесно. В полдень раздали по небольшому  куску  черного  хлеба, а  потом принесли  неплохой  по тогдашним понятиям  горячий  обед  из одного  блюда: суп  с крупою и плавающими в  нем квадратными  кусочками мяса. Можно было за  деньги (их отобрали, но ими можно было пользоваться для покупок)  заказывать на базаре  через  караульных  хлеб или другую  еду. Читаю московские газеты, их можно заказывать вместе с    продуктами   на   базаре».

За пять дней допросов Сева ни разу не проболтался, что не симпатизирует советской власти и собирается бороться с нею в рядах белых. Его освободили, вернули изъятые часы, деньги, документы и даже напечатали справку: «Освобожден Особым отделом  14-ой  армии  по отсутствию   состава  преступления.   Разрешается  поездка  в  Дмитриев  для исполнения  служебных  обязанностей». Это ‒ фактически пропуск к белым!

Вторая попытка
На Брянском вокзале Сева попросился в первый поезд на юг, но его не взяли, и он устроился на буфере. Доехав до первого полустанка, перешел в вагон. Но поезд так долго стоял, что парень пересел на другой. На каждом разъезде стояло по несколько составов, и Кривошеин перебегал из хвоста очереди в первый к выезду поезд. Но даже с таким ускорением до Брасово пришлось ехать… три дня. Затем еще столько же, и за Комаричами Сева, наконец, переходит приблизившийся фронт.

Повоевать с красными парню не пришлось, но мечтать, глядя на сослуживцев, Кривошеину  никто не мешал: «Мне приходили на ум  даже дерзкие мысли, что  если  бы у меня были такие сапоги, такая шинель и ручная граната за поясом, то может быть и я был бы не  таким уж беспомощным  добровольцем».

А как только началось отступление, Сева приморозил ноги и пальцы на руке, был эвакуирован сначала в Харьков, затем в Новороссийск,  Каир, Париж…
Служил в православных храмах Афона, Оксфорда, Лондона, а с 1960 года стал епископом Брюссельским и Бельгийским.