Как комарицких бунтарей выборами победили

«Бунташный норов» камаринского мужика, вошедший в песню, исстари никакая вертикаль власти согнуть не могла. Но нашлась управа на свободолюбивых и несгибаемых. Там, где казни и репрессии оказались бессильны, помогли выборные технологии.

Свободолюбивые смутьяны

Первые христианские проповедники, иноки Кукша и Никон, забредшие в глухие леса между Неруссой и Окой между 1115 и 1141 годами, окончили здесь свою миссию мученичеством. Князьям тоже не удавалось долго держать власть над жителями Комарицкой волости. Например, Севск побывал под властью Вщижского, Северского, Трубчевского, Черниговского и Брянского княжеств. Потом комаринцы не раз бились с литовцами и татарами, пока не приняли подданство Москвы.
Первые правительственные войска стали приходить в волость 1521 году, а уже в 1603 камаринский мужик Хлопко Косолап повёл наспех собранное войско на штурм Москвы: Борис Годунов так лихо правил страной, что крестьяне взбунтовались. Взяв Владимир, Волоколамск, Вязьму, Можайск, Медынь, Ржев и Коломну и наголову разбив царское войско в решающей битве, комаринская армия была обезглавлена: Косолап, раненный, попал в плен и был казнён.
Однако уже год спустя комаричане продолжили смутьянство: перекинулись к самозванцу Гришке Отрепьеву, выдававшему себя за царевича Дмитрия. И снова – поход на Москву, на этот раз удачный. А когда Лже-Дмитрия выгнали из столицы, Годунов обрушил на бунташных соотечественников свой гнев.
Летописец зафиксировал кошмар репрессий: «нетокмо мужей, но и жен и безлобивых младенцев, ссущих млека, и поби от человек до скота». Волость растоптана: «И имения их расхищены быша и домове до конца разорены быша и огнем пожжены быша, вся в прах преврати».
Но прошла пара лет, и комарицкие бунтари уже пополняли армию Ивана Болотникова, под предводительством которого началась настоящая крестьянская война.

Вертикаль власти…

Поняв, что комаринских силой не возьмёшь, центральная власть ввела «прямое управление» и обложила волость небольшим оброком. Впрочем, свободным крестьянам оброк был настолько не в тягость, что «план по налогам» год из года перевыполнялся. Но московские политики никак не могли смириться с тем, что где-то на окраине государства люди живут вольно и сыто, и перевели волость на военное положение.
Царь повелел отменить оброки, но обязать комаринцев отдать в драгуны по одному человеку со двора, обеспечив его всем необходимым. Тут же приехали «начальные люди» – немцы-инструкторы, взявшиеся муштровать свежеиспечённых драгунов.
Вы уже догадываетесь, что воинская дисциплина не прижилась в свободолюбивой волости. Однажды майор Яган Герин нашёл часовых спящими в избе в обнимку с полковым знаменем. А когда утром хотел устроить им трёпку, триста драгун «зашумели большим шумом» и… всем батальоном разошлись с плаца по домам.
Чуть позже вольные комаринцы нашли способ обойти царский указ – стали вместо себя засылать в драгуны наёмников из пришлых нищих. «А знатное дело, что из Глухова драгуны, убоясь черкас, убежали, потому что драгуны худые людишка, а за иных, чаять, многие и наймиты были (или ребяты малые)», – писал севский воевода Львов.

…и пирамида коррупции

Сломить комаринцев не удавалась потому, что вольница – это не анархия. В волости действовала демократическая власть. Крестьяне сами, из своей среды избирали старост, бурмистров и целовальников (клятвенно целовавших крест при вступлении в должность). Отчёт власть держала перед миром, а потому не позволяла себе лишнего.
Но Москва строила вертикаль власти и, столкнувшись с демократией, нашла против неё оружие: ответственность перед избирателями и зависимость власти от народа обрушили, повелев выборным лицам отчитываться перед севским воеводой.
И власть стала воровать. «Ведая своё воровство», бурмистры давали воеводе «большие посулы» – вместо вертикали власти получилась пирамида коррупции. Отчёты стали проверять «без мирского ведома». И виновными вдруг оказывались не воры, а… челобитчики из народа. Активных граждан, искавших справедливости, били батогами и требовали с них «записей, чтоб в Севске и в Москве им больше челом не бить». Если же кто-то по наивности доходил с жалобами до столицы, то били батогами уже в Москве: «жестоким боем без пощады напрасно и посажен был за решетку и сидел за решеткой многое время, помирая голодом».
Выборы превратились в фикцию, должности стали «накупными». И, разумеется, старосты, за взятку купившие место во власти, спешили «корыстоваться»: «домы свои построили и колесные большие мельницы и винные варницы завели. Да те старосты, у кого до старощенья и хлеба не было, есть было нечего, а ныне богати». Воеводы, дьяки, подьячие, «завели своей мочью и насильством многие мельницы и иные заводы». «Явились у них многие пожитки, и мельницы покупали дорогою ценою и винницы, и в Севску в рядах для торговых своих промыслов амбары и дворы свои построили и платья на себя и на жен и на детей своих поделали многие портища дорогою ценою».

Политтехнологи в действии

Москва формально подтверждала право «промеж себя из своей братьи людей добрых и правдивых» выбирать. Но выборы строились уже не по справедливости, а по политтехнологиям.
Иногда, вопреки воле воеводы, комаричане выбирали действительно честных и достойных, как и случилось в 1700-м. Но воевода прислал за народными бурмистрами три сотни стрельцов и, без всякого объяснения, посадил избранников в тюрьму. Самого упорного  воевода собственноручно бил тростью, проломил ему голову.
Затем стрельцы стали «в торговый день из дворов и с улиц, а иных от возов от товаров загонять в казённый малый городок с великим боем и, загнав всех в городок, приказал ворота запереть». Но комаричане отказались «написать выбор в бурмистры» на «ведомых прежних плутов и комарицкие волости разорителей». Тогда воевода приказал хватать на торгу попов, которых держал до двух часов ночи. От такого «утесненья» попы в третьем часу ночи к тем «воровским» выборам «заочи, поневоле» приложили руки. Так и были выбраны бурмистры, которые элегантно вписались в вертикаль власти. И начался беспримерный грабёж.

Пушки как метод убеждения

Когда-то благодатная, сытая волость скатилась в нищенство. Деревни вымирали, люди, бросив дома, бежали в чужие края. Но новые власти были готовы окончательно уничтожить волость ради сиюминутных барышей. Однажды «налоговая инспекция» из стрельцов пришла в Брасово. «Видя такую страсть», жители укрылись в лесу. Стрельцы же захватили их пожитки, а село разорили и «выжгли огнем».

Но комаричане не смирились. В 1749 году до трёх тысяч крестьян, вооружённых  ружьями, шпагами, рогатинами и дубьём, громили поместья, били старост, бурмистров и целовальников. Восставшие пытались реанимировать демократию, договорившись «вместо определенных управителей, старост и десятских, во всей вотчине в правительство определить от себя».
А брожение, начавшееся в 1795-м, вылилось в мощнейшее восстание двумя годами позже. 6 января 1797 года в деревне Ивановой состоялся сход, на котором присутствовало более двухсот крестьян из окрестных сёл. На совете решили, что хватит работать на кровопийц-помещиков. И, спустя время, в восстание захватило 18 сёл и 20 деревень – более 13000 крепостных крестьян. В Брасово и Радогощи установилась новая крестьянская власть и даже был штаб военного сопротивления – «Совет отважных».
Нужно ли говорить, что царский манифест от 29 января 1797 года, требующий, чтобы крестьяне «спокойно пребывали в прежнем их звании, были послушны помещикам своим в оброках, работали и, словом, всякого рода крестьянских повинностях», был проигнорирован?
Москва была вынуждена провести армейскую операцию. Брасово снова было разрушено, теперь уже артиллерийским  огнём. Тринадцать убитых крестьян закопали за оградой погоста, воздвигнув над братской могилой кирпичную пирамиду с надписью: «Здесь лежат преступники противу бога, государя и помещика, справедливо наказанные огнём и кнутом по закону божию и государеву».